КОД
РОССИИ
В
ГОД СВОЕГО 20-ЛЕТИЯ КОНСТИТУЦИЯ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ ВСЕ ЕЩЕ ОСТАЕТСЯ ПРЕДМЕТОМ
ОЖЕСТОЧЕННЫХ ПОЛИТИЧЕСКИХ СПОРОВ
Думаю, что двадцатилетие принятия Конституции Российской Федерации для
многих не будет праздником. И не только потому, что в 1993 году ее приняли в
обстоятельствах, которые сложно назвать торжеством законности.
Незаконный роспуск и
последующий расстрел парламента были очевидными нарушениями действовавшего на
тот момент Основного Закона. А значит, беззаконие не могло породить
что-то такое, чем можно гордиться.
Власть до сих пор не
назвала черное черным, хотя большая часть общества уже вполне четко оценивает
события «черного октября». Но если вывести за скобки не состоявшееся осуждение
антиконституционных действий Бориса Ельцина, все равно что-то мешает относиться
к Конституции так, как, казалось бы, заслуживает Основной закон. Ведь в
принципе - не самая плохая Конституция, и в ней записано очень много
правильных слов.
Обстоятельства ее
рождения предопределили ее родовые травмы.
То, что формальное
двоевластие периода 1992-1993 годов не могло продолжаться долго, было понятно
еще тогда. Россия изначально строилась как держава с единым центром власти,
монархическим по своей форме и сути. Проблема Ельцина была не в том, что он
имел слишком много власти (получал от парламента то, что хотел, а когда не
получал – действовал явочным порядком, вовсю пользовался своим «указным»
правом). Главное, что он использовал эту власть для слома социального уклада и
представлений о справедливости, сложившихся в нашем народе. Именно поэтому ему
противостоял Съезд народных депутатов. После падения КПСС и краха СССР Советы
оставались последним институтом, хоть как-то связывающим страну воедино (ведь
они были встроены в вертикаль власти) и отражавшем мнение народных масс.
Запустив
разрушительную шоковую терапию и готовясь к растаскиванию госсобственности,
гайдаровцы не могли ужиться со структурами народного представительства. Им
нужен был «президент–марионетка», который бы проводил их экономический курс и
не был подконтрольным никакому парламенту. Поэтому «младорефоматоры»,
прекрасно понимая, что никакая их партия никогда не получит большинства в
парламенте, вопреки всякой либеральной идеологии выступали за такую новую
Конституцию, в которой были бы записаны для президента именно
сверхполномочия.
В этом пункте их
интересы совпали со стремлением самого первого президента России, который,
вовсе не считая себя их марионеткой, тоже стремился к неограниченной власти.
Но самое главное – они
совпали с потребностью самой страны, с извечным кодом российской истории – для
того чтобы навести порядок нужна сильная власть, для того чтобы управлять
Россией, нужны обширные полномочия. Таким образом, Россия избежала абсолютно
неприемлемого для себя варианта - принятия Конституции
парламентско-президентской или президентско-парламентской республики. Она,
конечно, все равно не прижилась бы, но могла породить множество
дополнительных проблем к уже имевшимся.
Но сильные
президентские полномочия были хороши только при столь же сильной
личности. В ее отсутствие они превращались в ресурс для продвижения
антинародного курса и в механизм, к которому тянули руки проходимцы и
манипуляторы.
Последние годы
правления Ельцина прошли при чередовании фигур, которые претендовали на то,
чтобы стать его серым кардиналом. И самой целеустремленной среди них был
Анатолий Чубайс. Если бы Чубайсу удалось закрепиться на позиции «наследника»,
либералы во имя своих экспериментов по выращиванию «свободного рынка»
превратили бы суперпрезидентские полномочия в карательную машину для
окончательного добивания русского духа, «дореформировались» бы до народного
восстания и окончательно развалили страну. Но Борису Ельцину хватило природного
чутья передать власть в руки человека, который использовал эти полномочия для
собирания страны.
Парадоксальным
образом, сверхполномочия президентской власти к концу правления Ельцина во
многом оставались не использованными. Это объясняется тем, что процесс
децентрализации страны зашел так далеко, что Центр не мог даже и думать о реальном
контроле за регионами. При этом финансовые потоки были сосредоточены в Москве –
не столько даже у правительства, сколько у олигархов (только это и привязывало
регионы к столице). Однако местные власти видели, какую безумную политику
проводит власть центральная, и старались отгородиться от нее и наступавших на
регионы олигархов любыми способами. Те из регионов, где были сильные и знающие
руководители – например, Белгородская область, создали у себя заслоны, всячески
удерживая государственную собственность от набегов поддерживаемых
коррумпированными чиновниками олигархов. В других же территориях слабые
или вороватые губернаторы, напротив, сами превратились в марионеток или
ставленников олигархата.
В результате к моменту
прихода к власти Владимир Путин столкнулся с полным параличом управления.
Команды не проходили от головы к пальцам. Пришлось не только выстраивать
федеральную элиту, избавляясь от прямых ставленников олигархата, возвращать
государству его функции (многие из которых, как он тогда же признавал, были
фактически приватизированы), но и выстраивать отношения с регионами – править
как местное законодательство, так и местные кадры. Слава Богу, что Конституция
давала для этого все возможности.
Когда ситуация
относительно стабилизировалась, выяснилось, что одной из главных проблем
Конституции является то, что в ней отсутствует единая вертикаль власти. То, что
все годы пытался выстроить Владимир Путин, просто не предусмотрено Основным
Законом. В нем есть три уровня власти – федеральный, региональный и
муниципальный. Причем последний даже не считается государственной властью. И
если сопрячь и подчинить первые два еще возможно, то третий никак не
встраивается в единую вертикаль (которая была и в царской, и в советской
России).
Сознательное отделение
нижнего уровня власти было сделано отчасти из-за подражания западному опыту, а
отчасти и из-за благого желания незарегулировать все сверху – мол, пора же и
народу дать самоорганизацию. Но при этом сама логика управления страной
требовала выстроить единую вертикаль – и она выстроилась явочным порядком,
помимо всякого закона. Но вот только опиралась она на не четкие и законные
правила, а на деньги – местное самоуправление просто лишили финансовой базы,
тем самым поставив его в подчиненное положение к государственной власти.
В результате местное самоуправление не стало ни тем сильным земством, о
возрождении которого мечтал Александр Солженицын и которое обеспечивало
достаточно разнообразный уклад в дореволюционной России, ни реальной частью
вертикали власти, как это было в советские годы.
Межеумочное
положение местного самоуправления периодически пытаются выправить – то через
перераспределение налогов, то через идею отказа от избрания мэров, но всякий
раз ничего путного не получается. От расширения прав местного самоуправления -
шарахаются к их зажиму, от передачи полномочий на местный уровень – к их
возвращению обратно. Последние годы взят курс на расширение прав местного
самоуправления, но бюджетная и налоговая политика не особенно этому
способствуют.
Выход между тем есть,
и он очень простой. Местное самоуправление должно получить самые широкие
полномочия и достаточные средства для выполнения всех своих функций (в том
числе и через перераспределение доходов вышестоящими уровнями власти, все-таки
страна большая и условия у всех разные - от нефтяных полей до голодных степей),
и при этом должно быть вписано в единую систему государственной власти. Станет
больше возможностей, но будет выше и ответственность, и контроль. Это –
одна из самых насущных конституционных реформ.
Но нельзя забывать и о
том, что настоящий Основной Закон в России – это моральный закон. Это правда и
справедливость, общее дело и взаимопомощь, уважение к традициям и стремление к
честному будущему. Пока власть не сделает моральные принципы и идеалы
нашего народа основным правилом для отлаживания как социального устройства
страны, так и всей властной вертикали, никакая Конституция не поможет вытащить
страну на правильный путь.